Анатолий Белый – известный актёр театра и кино, *в прошлом заслуженный артист России. Работал в Москве в театре Станиславского, в МХТ имени Чехова в классическом репертуаре (в режиссуре Олега Ефремова, Адольфа Шапиро, Сергея Женовача, Тадаси Судзуки, Яноша Саса), а также в спектаклях Роберта Стуруа, Дмитрия Крымова. Харизматичен, исполнитель многих главных ролей, прекрасно работает в эпизодах. Активно интересуется современным театром, играл в спектаклях Михаила Угарова, Кирилла Серебренникова, Владимира Агеева. Автор нескольких концертных программ на стихи ХХ-ХХI веков. В его исполнении тексты звучали для телеканала “Дождь”, в частности, известное стихотворение Жени Беркович . Начитал несколько аудиокниг Саши Филипенко. Называет поэзию своей страстью. В 2022 году после начала полномасштабного вторжения России в Украину уволился из МХТ, репатриировался в Израиль. Работает в театре “Гешер” и в кино. В 2024 году озвучил русскую версию документального фильма Стивена Спилберга “Освенцим”. Исполнил роль прокурора Вышинского в ленте Сергея Лозницы “Два прокурора”, которой открывался Каннский фестиваль этого года. Наш разговор – об опыте драматического актёра и опыте эмигранта, о России и Израиле.
– Вы переехали в Израиль в 2022 году. Для вас Израиль - страна возможностей, или жесткая битва за место под солнцем?
– Конечно, Израиль жёсткая страна. Здесь не открываются сразу широкие возможности больших индустрий. Но если ты ей открылся, она тебе открывается многократно. Я на себе это чувствую, зная, что приехал с открытым забралом. Мне было все равно, что здесь есть недостатки чиновничьей системы, что жарко. Но я не ныл, я знал, что мне нужно в эту землю врасти, потому что назад у меня мосты сожжены. Это не насильно, это произошло по любви. Мама, папа, сестра, два брата со своими семьями жили здесь давно, в течение 25 лет. Я последний, кто приехал.
– Шаббат соблюдаете?
– Я не врос в традиции страны до такой степени, чтобы соблюдать шаббат. Старшая сестра предложила, чтобы мы каждую субботу или пятницу приходили к родителям на обед. Это наша традиция, шаббат нашей семьи, который мы соблюдаем.
– Когда вы узнали, что вы еврей?
– В классе четвертом или пятом обнаружил в классном журнале. В советской школе был классный журнал, там были вписаны все ученики нашего класса. И была графа "национальность", где я увидел три буковки "евр". Думаю, что это такое. Пришел домой и спросил, мне объяснили, что у нас такая национальность. Но мама и папа были воспитаны в духе советского страха. Они были так сильно задавлены этим страхом, что сказали: "никому не говори, что ты еврей". Я молчал, и ко мне не было никаких вопросов, пока мы не достигли старших классов.
Сломанный нос у меня по этому же поводу
А там начались уроки начальной военной подготовки. Я сидел на задней парте, и у нас был такой прапорщик, контуженный на всю голову. И в начале урока он с веселой улыбочкой сказал: "Тема нашего сегодняшнего урока: арабо-израильский конфликт. Ну что же, вернемся к евреям". И посмотрел на меня, и весь класс обернулся. И тут я понял, на что мне намекают. Я не чувствовал антисемитизма, но моя сестра Жанна, когда закончила школу с с золотой медалью, поехала поступать в Первый Мединститут в Москву, и её срезали, троек по химии влепили и по физике, которые она знала назубок. Наивная девочка пришла в деканат и сказала: какие у меня ошибки? Они на нее посмотрели и ответили, что проблемы есть с вашей фамилией. Сломанный нос у меня по этому же поводу, жидом называли периодически. Все это говорило о том, что между мной и Россией есть некий зазор. Хотя мне нравилось там жить, не планировал уезжать по собственной воле.
– Когда вы взяли псевдоним Белый, хотя по рождению вы Вайсман?
– Это распространенный вопрос. В 1996 году. Это не было продиктовано антисемитизмом, а тем, что звучание моей фамилии мне не нравилось, было слишком резким, я чувствовал несоответствие фамилии себе, своей личности. Решил перевести с немецкого языка, получился Белый, это мне больше импонирует. Но потом в театре Станиславского шутили: "Конечно, как на афишу, ты Белый, а как в кассу, ты Вайсман".
– Что вы находите в себе еврейского? Как мусульманин, когда я оказываюсь в Средней Азии, и входит старик, встаю, подаю чай, прижимаю руку к груди, как принято.
– В последнее время моя еврейская самоидентификация шагнула просто семимильными шагами, благодаря этому трагическому пинку. С одной стороны, сказали "враг народа", а с другой стороны, это дало повод осознать, кто ты, где ты жил.
Я часть этого народа, я горд этим
Совсем не в той стране, в которой ты думал, что живешь. Эти вопросы встали остро и быстро получили ответ: я еврей. Почему я об этом забывал? Конечно, это был ген советского страха, и я по капле выдавливаю из себя этот страх. Осознание того, что я еврей, и здесь я свой, пришло в Израиле. А в свете огромной волны антисемитизма в мире ты понимаешь: где тебе ещё быть, дорогой друг, родившийся в Брацлаве Винницкой области, в месте, где хасиды в свое время оставили огромное наследие? Духовная связь всегда была, а тут я понял, что я – часть этого народа, и горд этим. Изучая историю, я стараюсь изучить историю праздников.
– Что в вашем понимании "еврейское счастье"?
– Это смешно, потому что в парадигме советского человека "еврейское счастье" имеет негативную коннотацию, такой сарказм еврейский, ровно наоборот. Семья моё еврейское счастье, так скажу. Вот ты живешь, все живы-здоровы, вокруг близкие, родные. Это уже счастье. Это цена счастья, особенно когда на тебя летят ракеты. Она остро ощущается в малом. Был бы еще мир – это было бы великое еврейское счастье.
– Продолжая тему антисемитизма: это универсальное свойство человеческого общества, или отражение конкретных исторических и культурных травм? Если совсем просто: почему не любят евреев?
– Должен быть кто-то, на кого списывать все грехи, собственные страхи, злобу. В любом социуме, в любом маленьком коллективе, в классе школьном есть человек, на которого легко всё это сбросить. Это многовековая традиция, там целые теории, основанные на каком-то бреду, “пьют кровь младенцев”, и вот это вот: “распяли Христа”.
Культура ни от чего не спасает
Эту фразу вдолбили в тёмные головы народа, которого держат во тьме, и держали преднамеренно, что "это враг". Должен же быть хоть один общий враг у всех. Так получилось, что это евреи. В этом балансе мы же и существовали всегда. И огромное еврейское счастье, что есть Израиль, страна, где евреи могут жить спокойно. Антисемитизм, думаю, надолго, это в поколениях, и как это переломить, не знаю. Тем более, что в пропаганде государства Израиль информационную войну мы проиграли. У нас это называется Министерство объяснения, наверное, они сейчас взялись за голову и за работу. Давайте будем надеяться, что когда-нибудь ситуация изменится. Хотя, как показало наше существование, и предыдущее тоже, культура ни от чего не спасает, ни от Гитлера, ни сейчас не спасла от этой гадости.
– Вы уехали из России в 2022-м году. Можно ли сказать, что Россия не отпускает?
– Осталось мало ниточек, которые связывают меня с Россией эмоционально. Но есть какие-то вещи, которые больно, горько, что ты потерял, что этого больше не будет. В основном отрезало. Так сильно отравила страна, что фантомных болей не испытываю.
– Происходящее в России: это навсегда, или это временная болезнь, когда много людей поддерживают войну, Путина, идеологию так называемых традиций?
– Считаю, что надолго, не буду говорить "навсегда", хотя в душе это слово есть. Оголтелый милитаризм, наверное, когда-то успокоится, маятник качнётся в другую сторону.
Не буду говорить "навсегда"
Но оглядываясь на историю государства российского, я понимаю, что выхода из этой общественной системы нет, потому что в ней не было свободы, а желание её выкорчевывали жесточайшим образом. Должны пройти долгие годы, чтобы новые молодые люди захотели сделать что-то другое. Смогут ли они это сделать? У меня огромные сомнения. Страна сказала: мы не Европа. Это будет такой уродливый недо-Китай.
– Кого вы потеряли в России, если говорить лично?
– У меня не так много друзей, семьи достаточно. Мой лучший друг – моя жена. Сообщество было, прослойка, была компания. И Вера Полозкова, которая приходила на наши квартирники, и музыканты. Я любил и люблю дружить с людьми смежных профессий: продюсеры, музыканты, сценаристы.
– Вы могли бы сыграть артиста, который остался в России, и вынужден искать компромиссы? Внутренний процесс, который в нём происходит, наверное, для исследования очень интересный, в том числе для такого серьёзного драматического актера, как вы.
– В этом смысле существует гениальное произведение мировой драматургии, литературы и истории кинематографа, я имею в виду “Мефисто”. Эта история давно описана, недавно кто-то уже поставил “Мефисто”. Конечно, это почва для рассуждений, для исследования, но это исследование давно проведено: человек, идущий на компромисс с системой и с собой, в итоге раздавлен системой. Это архетип довольно универсальный, как и трагедии Шекспира. То есть затронуты очень узнаваемые человеческие качества, за ними – компромисс и коллаборационизм.
– Когда вы покидали Россию, чувствовали ли себя пассажиром “Философского парохода”?
– До такой степени я это “белое пальто” не надевал. Там были люди другого порядка, не смею себя причислять к пассажирам Философского парохода. Скорее, к тому, как из Крыма уходили переполненные пароходы. Там были разные люди.
– Вы сыграли прокурора Вышинского в картине Сергея Лозницы “Два прокурора”. Кого-то из политической или культурной тусовки хотели бы сыграть?
– Никого. Честно. У меня нет актерской страсти сыграть какого-то человека, политического деятеля – тем более. Была когда мечта сыграть Рахманинова. Вот это личность, которую было бы интересно сыграть. Но не политических деятелей.
– Но есть яркие персонажи, которые меняли историю страны, те же Анатолий Чубайс, Борис Березовский, Роман Абрамович…
– Вы перечисляете этих людей, а не Алексея Навального, Немцова, Политковскую. Это тоже политические деятели. Люди, которые пошли наперекор власти, и когда хотели что-то сделать и сказать, отстаивали свои принципы и позиции, вот это интересно.
– А есть ли мечта сыграть какого-то персонажа из мировой литературы?
– Я в такой творческой стадии, когда мечтаний о ролях уже нет. Если оглянуться, театральная моя история, в общем то, богата. Я не Ромео по своей психофизике, но играл Меркуцио у Роберта Стуруа, это была невероятная встреча. Сыграл Короля Лира у Тадаси Судзуки, японского режиссера, в возрасте 34 лет. Много было ролей. И Мастер в “Мастере и Маргарите”, и Лаевский в чеховской “Дуэли”, и Каренин у Дмитрия Крымова, и Шервинский в “Белой гвардии”. Эти роли составляют мой “золотой запас”, я горжусь тем, что это играл, в хороших театрах, у хороших режиссёров.
– Вы регулярно выступаете с музыкально-поэтическим спектаклем "Часть жизни". Там звучат стихи Бродского, Пастернака, Осипа Мандельштама в сопровождении саксофониста и композитора Арнольда Гискина. Все ли русские поэты ложатся на джаз?
– Далеко не все. Там ещё Владимир Маяковский присутствует, и Женя Беркович, и Аля Хайтлина.
Бродский лёг просто идеально
Нам удалось всё это соединить, потому что поэтика ХХ века, рваная, ложится на джаз. Пастернак более классичен, это скорее фортепиано и скрипка. Бродский лёг просто идеально. С Мандельштамом надо было постараться, но очевидно, что его поэзия и есть музыка, только выраженная в словах. Все эти авторы сыграли свою роль в моей жизни, потом это вылилось в программу. Арнольд, с которым мы были знакомы в Москве, тоже оказался здесь. У него саксофон разговаривает просто. И мы сделали программу, это джазовая, драйвовая, совершенно не унылая вещь, и драматическая, и лирическая, и смешная временами, где солирует слово, потом музыка, потом они сливаются. Полтора часа джем-сейшн.
– Прозу под музыку читаете?
– Было такое в Москве ещё, в зале имени Чайковского, вечера в жанре “истории Тьюринга”. Читаешь текст, симфонический оркест играет. Я и сейчас так делаю. Один из спектаклей здесь с Камерным оркестром Королевской филармонии: я читаю "Маленького принца", на экране анимация. Но стихи – часть моей жизни, очень важная, с детства любовь к стихам,
Стихи - часть моей жизни
Мама – учительница русского и немецкого, филолог, вела кружок в своей школе, сама со сцены читала. Она заставляла учить стихи нас с сестрой. Образ мамы, читающей стихи со сцены, видимо, потом проявился, в абсолютной любви. Мы, актёры, иногда не можем выразить всё, что хотим, и так, как хотим, а здесь тексты, которые меня пробивают насквозь. Они как электровоз, с их помощью я могу выразить самое сокровенное. Это один из самых моих любимых жанров.
– Вы служите в театре "Гешер", играете спектакли на иврите, приходит израильский зритель. Он отличается от российского?
– Израильтяне в принципе отличаются от россиян. Это очень эмоциональная, открытая публика. Есть связь со зрительным залом, воспринимают очень живо. Наверное, театр "Гешер" - лучший театр Израиля на сегодняшний день. Его сновал Евгений Арье, и это международный театр. “Гешер” – это довольно-таки прямое продолжение театра российского.
Если уж страсть, то страсть
В 1928-м году театр “Габима”переехал в Израиль, актеры и ученики Вахтанговского театра его здесь основали, сейчас это старейший театр Израиля. Истоки и корни израильского современного театра - это соединение и западного театра, и вахтанговский школы. Поэтому он очень яркий, зрелищный, форма имеет огромное значение, визуальные эффекты, эмоциональные, потому что израильтяне эмоциональные, и театр очень эмоциональный. Если уж страсть, то страсть. Для меня не было перехода на другую планету, у меня большой творческий багаж. Тадаси Судзуки я бы ещё добавил, он научил меня максимально концентрировать энергию и направлять ее в зал, его японскую школу.
– Как вы оказались в этом театре?
– Первое, что я сделал в Израиле, это моноспектакль, актуальный, про войну, про то, чтобы выключить из себя эту боль, и орать зрителям, и плакать. А потом полетел на Авиньонский театральный фестиваль, где шёл спектакль “Монах” Кирилла Серебренникова, и там за сценой меня остановила Лена Крейндлина, директор “Гешера”, позвала на кофе. Так и получилось.
– Что оказалось самым трудным в переходе на иврит?
– Не сочтите нахалом, но трудностей не было, был азарт в порыве перейти на новый язык, узнать, как играть на этом языке. Я быстро выучил алфавит, будучи ещё в Москве, понимая, что уеду. Начал брать курсы у педагога иврита, запоминать слова, они у меня как-то ложатся. Кстати, есть интересная идиома израильская, звучит так: “Евреи не учат иврит, евреи его вспоминают” Я на себе это ощущаю. Переход осуществлён.
– Насколько удачно вы вошли в израильский кинематограф?
– Это сложный процесс, намного сложнее, чем театр. У меня есть агент в израильском кино. Индустрия небольшая, но очень эффективная, по количеству сериалов это можно понять. Сейчас у меня в багаже три израильских проекта: фильм "Халиса", сериал "Русское подворье", должен выйти сериал "Сердце убийцы". Меня узнают. Но с моим ашкеназским лицом можно играть только русских. Если тема - прошлый век, Холокост, европейское еврейство прошлого века, можно, потому что я не сабра, не выгляжу, как коренной израильтянин.
– Когда русские актеры с акцентом появляются в Голливуде, в основном они играют “плохих парней”, шпионов, контрабандистов. Какие образы вам удалось сыграть в Израиле?
– Вы правы, взгляд на русского человека в международном кино – это “плохой парень”. Но в моём первом израильском кино, “Халиса”, я сыграл русского, который занимается ремонтом квартир. Такие персонажи есть в израильском кино, и это не bad russian. Здесь очень много русских, русскоязычных людей, с 90 х годов они составляют огромный пласт израильского сообщества. Они могут быть рабочими, полицейскими, здесь много в полиции служит русскоязычных ребят, военных. Они встречаются не только в кино. Не обязательно быть bad Russian gay в мировом контексте.
– Вы уехали из страны, которая начала войну. Вы родились в стране, которую сегодня бомбят, это Украина. Вы живете в стране под бомбами. Это колоссальный стресс. Что изменилось в вас? Насколько вы стали другим человеком?
– Чувствую изменения в себе, наверное, не все они в лучшую сторону. Я стал радикальнее. Мыслить черным и белым - довольно глупая позиция, хотя оттенки есть у всего: в каждом конкретном случае любой жизни, судьбы, нельзя обобщать под одну гребёнку.
Разделительная линия прошла
Но в вопросах друзей, врагов, кто с тобой, а кто по ту сторону баррикад - чётко разделительная линия прошла. В этом смысле я довольно радикальным стал, не знаю, хорошо это или плохо, но это данность времени. Я не могу общаться с людьми, которые открыто пропагандируют или защищают войну в Украине, или открыто говорят о том, что российская власть права в том, что она делает. Не могу уже с ними.
– Вы можете сказать, что всю оставшуюся жизнь проживёте в Израиле?
– Хочешь рассмешить Бога, скажи о своих планах. Не хочу смешить Бога. Я живу здесь и сейчас, и горизонт планирования - это время прилета ракеты. Я ничего не планирую. Мне здесь хорошо, я чувствую себя на своем месте, среди своих. Я действительно вернулся к своим, в прямом смысле слова, к своей семье, к родителям. Сестра, два брата со своими семьями - мы живем в одном городе. Это как возвращение в семью блудного сына, который в 16 лет уехал делать собственную жизнь. Что будет дальше? Я бы хотел остаться здесь до конца.
